Сталин создал страну, отличавшуюся не только своим особенным обществом, своей особенной этикой и особенным государством, но и совершенно уникальной экономической географией, которая осталась и по сей день. Во всем мире невозможно найти такое количества городов, возведенных в местах обслуживания шахт, заводов и месторождений – местах непригодных для жизни. Сооруженные под плановую экономику, эти промышленные центры — моногорода, являются значительной проблемой для сегодняшней экономики рыночной. В настоящее время, эта часть советского наследия, может оказаться для России самой дорогостоящей и тяжелой. За наш «большой скачок» стране предстоит долго расплачиваться и человеческими, и материальными ресурсами. Как быть с городом, один-единственный завод которого не является никакой ценностью для современной экономики? Куда деть людей, которые всю свою жизнь работали на этом заводе?

Моногород — это населенный пункт, который создавался для того, чтобы рабочим одного предприятия, предусмотренного планом, было где спать. Такой город не развивался веками и не менялся вместе с технологиями, историей и человеческими предпочтениями. Градообразующее предприятие предоставляет большинству своих жителей не только работу, но и жилье, детсады, школы, воду, тепло, электричество и транспорт. Как сообщает Институт региональной политики, наша страна насчитывает более 400 городов и свыше 330 поселков городского типа, имеющих узкую экономическую специализацию. В таких промышленных центрах, имеющих население от нескольких до 775 тысяч жителей (г. Тольятти) сейчас проживает свыше 25 млн человек, что составляет более одной шестой всего российского населения и четверть всех горожан.

Город для рабочих

Большинство российских городов являются результатом сталинской индустриализации. Доля городских жителей в СССР возросла с 1926 по 1939 г. на 15%. Их количество увеличилось с 26,3 млн. человек до 56 млн. Самих городов за тот же период стало на 180 единиц больше. Большое количество промышленных объектов той эпохи, таких как Магнитка, Бобриковский и Березниковский химические комбинаты, алмазные прииски в Якутии и золотые Дальнего Востока, угольные шахты Кузбасса, «второе Баку» в Башкирии, судостроительные заводы в Приморье и авиационные Иркутске — функционируют и в наши дни.

Некоторые города, такие как шахтерские города Кузбасса или Березники, возникали на месте уездных городков и больших сел, другие, вроде Магнитогорска, Медногорска или Комсомольска, возводились в тайге или чистом поле или в тайге. Логика пятилеток не зависела от наличия старых экономических связей. Задумка авторов советских пятилетних планов заключалась в создании центров оборонной промышленности и сырьевых бассейнов, которые не были бы достигнуты вероятными противниками в случае войны. Этот процесс имел и «колонизационную» логику, которая заключалась в освоении отдаленных территорий. А вот человеческой логики не было. Чиновников не слишком волновало, где и как будут жить рабочие. Их мысли были заняты подсчетом стоимости оборудования и материалов будущих заводов.

Никто не принимал во внимание такие мелочи, как пагубное влияние промышленных выбросов на человеческое здоровье. Человек рассматривался как приложение к строительной тачке, отбойному молотку, станку или вагонетке. Но не стоит преувеличивать и рациональность планов. В докладной записке Госплана от 11 мая 1932 г. говорилось о том, что строили без всякой перспективы, основываясь на ежегодно меняющихся заявках военного ведомства. Поэтому строительство шло кустарным образом, без учета дальнейших нужд и потребностей и без надлежащей эксплуатации общей промышленности. Строительство производилось в основном старыми путями, не решая главных вопросов реконструкции и обновления военно-промышленной базы.

По мнению историка российской урбанистики Вячеслава Глазычева, основанные в 1920-1930-х гг. моногорода практически являлись рабочими слободками. Городами в европейском понимании они становились лишь благодаря статусу комитета партии и численности населения. Руководитель производства в таких городах отвечал за обустройство повседневного быта и жизни людей, которым в живых городах население занимается через структуры самоуправления. Но директора в те времена были заняты другими делами. Они думали о том, как построить завод любой ценой, как избежать увольнения, как добиться выполнения плана, а не о том, в каких условиях живет рабочая сила. В лучшем случае рабочие проживали в благоустроенных бараках и постройках, в худшем — в палатках и землянках. Люди становились крепостными своих заводов и фабрик. В случае увольнения работники лишались комнаты в бараке или койки и продуктовых карточек. Глазычев в своем труде «Глубинная Россия» говорил, что власти предпочли надеть на горожан «намордник в форме города».
Сталин также придумал использовать спецпоселенцев и заключенных при строительстве сырьевых и промышленных центров. Работая до истощения и смерти, они были уже не крепостными города, а его рабами. По данным совместного исследования немецкого историка Симона Эртца и его российского коллеги Леонида Бородкина, в начале 1950-х гг. на строительстве комбината в Норильске и его производствах трудилось приблизительно 90 тыс. заключенных. Николай Морозов и Михаил Рогачев говорили о том, что в Воркуте и ее окрестностях в одни из первых послевоенных лет, трудилось свыше 60 тыс. человек, а в Северо-Восточных лагерях работало от 140 до 170 тыс. подневольных строителей. В Норильском лагере годовая смертность среди заключенных колебалась от 4-7% до 20%.

Что касается эффективности лагерной экономики, то ее следует вынести отдельной темой. Здесь важно отметить лишь то, что архивные данные подтверждают неэффективность и убыточность Гулага, которое признало руководство МВД еще до смерти Сталина. Государство имело в наличии довольно дешевую и мобильную рабочую силу, это и позволяло ему браться за низкоэффективные и бессмысленные проекты. Исследователи говорят о разграничении формальной (объекты, оставшиеся неиспользуемыми и незавершенными) и реальной индустриализации. Нам еще только предстоит измерить настоящие масштабы реальной индустриализации, а сделать это трудно из-за глубокой дезинформации, которую несет в себе советская отчетность.